«Видеть надежду среди безнадежности»: Эдит Эгер о том, как победить страх
В 16 лет Эдит Эгер попала в Освенцим, потеряла там родителей, но выжила. Она помогает другим людям пережить травму, но предпочитает называть себя не психотерапевтом, а проводником, помогающим встретиться со своим прошлым. Мы приводим ее высказывания о том, как справиться с ощущением безнадежности, страхом и гневом, когда вокруг неопределенность и опасность
28 февраля в своем аккаунте в Instagram Эдит Эгер выложила видеообращение, в котором рассказала, как справиться со страхом, когда вокруг одна неопределенность. В 1944 году ее вместе с семьей отправили в Освенцим. После войны она вышла замуж, эмигрировала в США, смогла получить степень по психологии. А в 90 лет написала ставшие бестселлерами книги об опыте переживания войны и заключения, страха неизвестности и горя. Мы публикуем перевод ее видеообращения и другие высказывания о том, как найти в себе силы, когда кажется, что их больше нет.
О внутренней силе
Надеюсь, я смогу быть для вас проводником и помогу осознать ту силу, которая есть у вас внутри. И я надеюсь, что вы сможете с надеждой подумать и сказать то, что я говорила в Освенциме. Я говорила: «Если я выживу сегодня, то завтра — завтра буду свободной», и слово «завтра» стало моим главным союзником. Я надеюсь, что вы тоже сможете найти в себе силы. Потому что чем больше ты страдаешь — я знаю! — тем сильнее становишься.
Я хочу пожелать вам жизни, и радости, и любви, и страсти, и не позволять, чтобы вас настигло то, что не придает вам сил. Я надеюсь, что каждое утро вы будете находить силы. Глядя в зеркало, будете видеть надежду среди безнадежности.
Я знаю: это временно и вы сможете это пережить. Вы можете сказать вслед за мной: «Мне это не нравится, это неудобно — и это временно, и я могу это пережить». Не «да, но», а «да, и» — «и я приму это как вызов, и, надеюсь, это станет для меня способом вырасти, а страдание сделает меня проводником для кого-то еще».
Я не думаю, что мы просим для себя страдания, я не думаю, что мы хотим страдать… но когда мы уже страдаем, у нас есть выбор: найти ли дар и надежду в безнадежности. Я смогла использовать Освенцим как возможность открыть для себя, что жизнь идет изнутри наружу, а не снаружи вовнутрь. Никто не делает меня счастливой — я сама делаю счастливой себя. Потому что единственный, кто у меня есть на всю жизнь, — это я.
О том, что помогает держаться в темные времена
Думаю, выжить в Освенциме помогло мое любопытство — я всегда хотела знать, что будет дальше. Никто этого не знал. Нас будили в четыре часа утра, и мы не знали, поведут нас в газовую камеру или мы в конце концов примем душ, пойдет из труб вода или газ. Это было очень трудное положение, потому что не было никаких гарантий, никакой уверенности.
Балет и гимнастика были для меня в юности самыми важными вещами. Они имели для меня огромное значение и, думаю, помогли мне спастись. В Освенциме я не могла изменить то, что было вне меня — меня могли отправить в газовую камеру в любую минуту. Но ночью я могла сбежать в свои мысли и в них танцевать, быть со своим парнем и представлять, что будет, когда я увижу его снова.
Я танцевала для доктора Йозефа Менгеле, также известного как «Ангел смерти». Он пришел в барак и захотел, чтобы его развлекли. Девочки, с которыми я делила свою койку, подтолкнули меня к нему, потому что знали, что я танцую. Он велел мне станцевать для него, пока он выбирает тех, кого отправит в газовую камеру. Я танцевала ради своего спасения, воображая, что под музыку Чайковского танцую в балете «Ромео и Джульетта» в Будапештском оперном театре. После этого он дал мне кусок хлеба. Я могла бы съесть его, но забралась на верхнюю полку, к своим подругам и поделилась с ними. Позже, во время марша смерти от Маутхаузена до Гунскирхена, я начала падать, — а если ты переставал идти, тебя расстреливали. Я шла все медленнее, и девочки, с которыми я почти год назад разделила хлеб, сделали из рук что-то вроде стула и понесли меня. Самое важное, чему я тогда научилась: сотрудничество и кооперация, а не конкуренция. Я пронесла это через всю свою жизнь во всем, что я делаю.
О гневе, ненависти и проживании горя
[В Освенциме] я чувствовала себя брошенной и забытой. Я думала: «Кто-нибудь знает, что я здесь? Кто-нибудь знает, что детей бросают в газовые камеры?» Я молилась за охранников, потому что думала, что им, должно быть, промыли мозги, ведь мы рождаемся с любовью, с радостью, рождаемся со страстью к жизни. Ненавидеть нас учат.
Когда меня освободили, меня положили в больницу, наложили гипс… У меня были суицидальные мысли от осознания, что мои родители не вернутся, а [моего парня] Имре убили в Кельне. ПТСР не было, даже не думайте об этом. Это не было посттравматическим стрессовым расстройством… это не расстройство. Это горе. Это нормальная реакция на поражение. Это не клиническая депрессия. Горюй, потом чувствуй, потом исцеляйся. Это путешествие. Вы не можете исцелить то, чего не чувствуете. Вы не лечите горе.
У меня были серьезные проблемы с гневом. Я не знала, что с ним делать, и долго подавляла его. А потом однажды сказала сестре, что хочу вернуться в Освенцим. Я не сделала чего-то особенного, но хотела вернуться в логово льва и посмотреть льву в лицо, заявить о своей невиновности и возложить вину на виновных. Моя сестра посмотрела на меня и сказала: «Ты идиотка. Ты мазохистка». Так что она к этому не имеет никакого отношения. Но я вернулась, и это работа, которой я занимаюсь сегодня: [со мной] вы снова посещаете места, где были, заново переживаете опыт, а затем пересматриваете свою жизнь. Я акушерка. Вы беременны и собираетесь родить самого себя — того, кому суждено быть свободным. Свобода — ключевое слово. Свобода от концлагеря в голове, а ключ — в заднем кармане.
Возвращение в Освенцим было лучшим средством для моего исцеления… Каждый день я работаю, чтобы почтить боль, которую я несу из Освенцима; она живет прямо здесь, в моем сердце. Однако я не позволяю ей контролировать меня. Я признаю ее и иду дальше. Я называю это моей заветной раной. Часть меня осталась в Освенциме, но не лучшая часть.
Раньше я боролась с прошлым и бежала от него, а теперь смотрю ему в лицо. И я считаю важным пройти через боль, пройти долиной смертной тени, но не застрять там. Я отказываюсь быть жертвой. Это не то, кто я есть, это не моя личность. Это то, что было сделано со мной. Есть большая разница. Я отказываюсь быть жертвой. Я была жертвой [раньше]. И именно поэтому я думаю, что для нас важно вернуться к прошлому, перестать бежать от него и найти способ никогда не сдаваться. Я никогда не сдавалась.
О страхе, уязвимости и любви
Нет уязвимости без страха, потому что если я уязвим, другие могут использовать это против меня. Нужно доверие, чтобы открыться кому-то, кто никогда не будет использовать это против меня. Уязвимость — это готовность к риску. Люблю это слово. Мое любимое слово. Но когда вы рискуете, вы страдаете. И это нормально.
Нормально испытывать чувства, а не говорить о них или лечить их. Это правильно — испытывать чувства и говорить себе «Мне это не нравится». Без гнева нет прощения. Мы же не покрываем чеснок шоколадной глазурью. <…>
Уязвимость очень важна, потому что если вы не можете быть уязвимыми, у вас не будет и близости. Близость будет самым большим вашим врагом, близость будет вызывать страх. А страх никогда не сосуществует с любовью.
Любовь — это не то, что ты чувствуешь, а то, что ты делаешь. Позитивное мышление само по себе не приносит нам никакой пользы. Позитивное мышление хорошо только если за ним следуют позитивные действия.
Вы не можете никого любить, если не любите себя. Вы не можете дать то, чего у вас нет. Так что очень важно любить себя, потому что если вы этого не делаете, то почему кто-то еще должен?
В этом не будет ничего хорошего, если с этим переборщить. Не делайте ничего лишнего. Не нужно ежеминутно целовать свою руку и повторять «люби меня, люби меня, люби меня». Любить меня — значит освободить себя, выбрать свои чувства, не быть запертым в тюрьме того, что вы должны делать, или вынуждены делать, или обязаны делать. Знать, что внутри тебя есть любящий родитель. Для этого нужно разойтись со своими собственными родителями.
О свободе
Я отказываюсь называть себя жертвой, потому что это не моя личность. Это не я. Это то, что было сделано со мной. Мне просто приходит в голову, что в некотором смысле мы все жертвы жертв.
Я начала строить центры временного проживания для избитых жен. Я усердно работала, чтобы им было куда уйти, но через несколько недель начинается: «Я скучаю по тебе, дорогая. Я больше никогда не буду этого делать» — и женщина возвращается. Я насчитала, что женщина возвращается 7–15 раз. Потому что это способ сделать что-то привычное. У нас есть физическая свобода, но что с ней делать, мы не знаем.
Дети должны участвовать в принятии решений. Так вы будете авторитетным родителем, а не авторитарным. Не говорите: «Я так сказал». А если ребенок спрашивает: «Почему я должен это делать?»… Мои родители отвечали: «Потому что я так сказал». Это была не демократия… Расскажу вам историю. Моя маленькая внучка училась в классе, где у учеников IQ от 145 и выше. Как-то я навестила их класс и услышала, что учитель называет мою маленькую Линдси «Мой маленький красный тормозной вагончик». Линдси была перфекционисткой, она стирала и переписывала по тысяче раз. Ей казалось, что она не достойна быть в этом классе, что не соответствует требованиям, и была готова уйти. Тогда я впервые заговорила с ней об Освенциме. Не помню, какими словами, но я сказала ей, что учитель не имеет права навешивать на нее ярлык. Что она человек и у нее есть выбор — это, конечно, громкое слово — [быть вне] тех ярлыков, которые навешивают другие. Так или иначе, она вернулась в класс, и когда пришло время писать заявления в колледжи и прикладывать к ним автобиографию, угадайте, как она ее назвала? «Когда тормозной вагон стал паровозом». Она оказалась в Принстоне и окончила его с отличием.